ЛАБИРИНТ СООБЩАЮЩИХСЯ СОСУДОВ
…И каждый человек влачит за собой
вереницу чудовищ, нерасчленимо сотканных
из его движений и последовательных
метаморфоз его сознания…
Поль Валери
От неизвестной Точки, находящейся где-то на пупе Мироздания и возникшей неизвестно когда на перекрестке схождения Причин; подобно лабиринту извилин головного мозга, сотканному за долгую жизнь человечества,— расходятся нити Следствий, образующие свои причины с сетью метастаз смыслов, замыкающиеся на других следствиях-причинах- и так до неизвестного Предела, который мы для себя определили на Земле.
Здания Учений, созданные философами и состоящие из этажей Мыслей, превратившихся в Догму и окаменевших, стали Религиями, отодвинув Предел в Абстракцию, быть может Великую, но до такой же степени и непознанную. Возможно, на некоторых этажах этих зданий и есть комнаты, в которых жило Знание, но это было тогда, когда еще мозаичный пол их не покрылся прахом времен, по пентаклям узоров на стенах рукою глупца или злодея не был нанесен другой рисунок, оставив зрителю и исследователю только фрагменты былого, и сквозняки Метаморфоз не выдули нежный Эфир, питающий Мысли. Тогда, когда камень религии еще не пал на тонкую нить, разбив Сердце, рассыпавшееся рубинами в девять и двенадцать граней. Упав, он не стал жемчужиной, получившей при крещении имя Айн Соф, но стал точкой для миллионов копошащихся. Поколения, их сменяющие, стали детьми без Родины, сделав родиной Камень. И только глубокая тоска в сердцах не давала покоя. У них возникли другие идеи и образы, насмехающиеся над идеями тех, кто чудом не был раздавлен Камнем. Когда адепты говорили толпе, что образ не есть реальность, а просто объективация субъективной идеи. Что образы богов не являются подходящими для поклонения, а являются просто эмблемой или напоминанием о невидимых Силах и Причинах,— толпа бросала в них камни— песчинки от того Камня, и требовала распять неверных.
Я тоже стою на ступеньке какой-то лестницы, соединяющей Перекрестки. Я читаю эссе о творчестве Борхеса, в котором Следствие стало Причиной. Я перечитываю строки, цитируя их: «метафора Борхеса— это муравейник смыслов… На первый взгляд она доступна любому читателю— лишь бы он был восприимчив к поэзии. Но это только на первый взгляд! »
Я создаю свои образы, иногда чужие приходят в гости и остаются навсегда, меняя внешность, но не извращая Причину, их породившую. Они приходят, уходят, застывают в напряженном ожидании или расслабленно опускают руки, роняя голову на грудь. Они общаются между собой, искоса поглядывая на меня, и, лишь искоса, бросая быстрые взгляды. Только время от времени Ветер доносит до меня обрывки их фраз, которые приходят ко мне рисунками, иногда воспроизведенными мною.
Я читаю Рембо, Бретона и Кортасара, Бейли и Каббалу, Евангелия от Ессеев, не зная языков их родины. Но они мне улыбаются даже истерзанные переводом, и я понимаю, что Ветер, развевающий наши Мысли и шелестящий в ветвях недосказанного, дует с нашей Родины.
Читая, я пытаюсь пробудить Мысль, наблюдая Абстракцию. Мне кажется, что иногда это получается, а может это лишь еще одна песчинка, которая скрипнет под ногой Проходящего через Комнату. Но я задаю вопрос, не надеясь получить ответ, и он замирает в рисунках, которые выбросит Время, как выбросит и меня. Куда?..
Сергей Логинов, 1991 г.
* * *
Никто не слышит звука, который ещё не родился.
Взгляд не блуждает во Мраке, различая Свет. Ни одна звезда не определяет Путь.
Вздох, как шорох.
Хвост змеи, оставляющий след на песке— взгляд аметиста.
Морщится ткань песка, ложась складками, тяжелыми, как ожидание.
Шорох складок— движение.
Потревоженный систрум роняет стон.
Капля ударяется об агатовую поверхность, рассыпаясь жемчугом.
Раковина раскрыла ладони.
Пурпурный моллюск, отливающий перламутром, обнажил свое нежное тело, влажное от поцелуев.
Улыбается Протей. Срок Иббур.
Морщинами ложатся тени.
Свет.
Волны играют венком из цветов, чуть касаясь губами бутонов.
Саламандра, покинув приют, тело подставила.
Оно хризолитом сверкает под лаской.
Смыкаются веки.
Спит Скорпион.
* * *
Ветер доносит грусть Волка, отражаясь от селенита, цепляясь волосами, катает жемчужины, рассыпанные по плоскости.
Замирает под сводом.
Время течет по колоннам, обнажая.
Морщится мрамор. Лоскут паутины, влекомый ветром, узором ложится на ребра ступеней— крокеллюры на маске холста.
Глаза, смотрящие внутрь.
Порталы, анфилады, перекрестки…
Сеть паутины стянула ступени. Истлела.
Ветер гонит песок. Он скрипит, проникая в чрево узора, стекает тонкой струйкой.
Вскоре он опустошает, оставляя вчера.
Если перевернуть,— он опять будет течь. Туда, где было сегодня.
Ветер ищет пристанища. Потоки его блуждают в кишечнике лестниц, скручивая их спиралью, унося в бесконечность, бросая в бездну.
Обломки катятся по ступеням.
Львиный рев сливается с далекой песней Волка, растворяясь в нем.
Зацепившись за полу ветра, тащится по ступенькам сухой лист.
Песок рвет его плоть, обнажая скелет.
Луч солнца поднимает веки дня.
Вчера, увидевший свет утренней зари в сапожной мастерской.
Они держат его. Рука держит перо, след его— вчера.
Сегодня застыло и вздыбилось шерстью на холке Собаки.
Она слышит, как Ветер доносит грусть Человека.
* * *
Усталым веком затянулось небо, притих настороженно ветер.
Буграми мышц застыли плечи каменных громадин, что держат своды. Меж них змеею ночь сползает, дыханьем пробуждая сны, укутанные тщательно туманом.
Хрусталь вершин, от тела отражаясь, на своде зажигает звезды, и мутным глазом смотрит внутрь луна.
Дорог развилка в неверном свете касается хвоста, и тень уреусом ложится на лики спящих.
Роняя одеянья, устало разминая тело, все те, кто спал, рождают звуки. Их эхо, пробираясь длинной тенью, цепляется за камни, стебли трав.
И пальцы ищут тело. И ежатся, отдернув руку, испуганные птицей ночи, которая над страхом их смеется.
Безумным роем мечутся желанья, обретши плоть, что тает,
лишь ее коснется луч первый солнца или заклинанье. Рукою твердой вынув пентаграмму из пасти Голема сомкнутой.
Течет песок обратных превращений, роняя глупые песчинки, что телом своим строят пирамиду.
Шершавым языком инкубы лижут камни, и мох слюну за ними поедает, ложится мягким покрывалом, их поступь превращая в шорох.
На стон желанья он ответит.
Изломы простыней и прядь, прилипшая ко лбу, ведут его во мраке.
Томятся в жарком сне набухшие соски, уходит влага с губ одних к другим, и пить её он припадает.
Бледнеет небо.
Уж спят гиганты скал, колени обхватив руками.
И потом по спине туман стекает в реки и падает на грудь долины.
В обратный путь бредут песчинки, блея и увлекая за собой переодевшееся время.
* * *
Я здесь и вроде бы нигде.
Глаза напрасно ищут свет.
Натруженным влагалищем гудит пространство. Бесконечно.
Губами смрадными целует мне лицо. Я задыхаюсь.
Блуждая, руки вязнут в липкой жиже.
Далекий вздох, как лопнувший пузырь. Я опускаю руки.
Смех.
Глаза в глаза. Дыханьем склепа изо рта. И пальцы жесткие его мне давят на виски. Старуха мерзкая, плечем играя, мне тычет грудь свою с опухшими сосками.
Морщины чертят лабиринт, растут, спадают складками мне на колени. Стекают.
Удар крыла, и чьи-то когти рвут лицо. Затылок стонет наковальней и молотом звенит парадный марш.
Уснуть. Скорей уснуть.
Или проснуться?
Зеленым светом вдалеке маячит чей-то глаз.
И гул стоит, как стонут пирамиды в ночи, когда песок швыряет в небо ветер, закручивает вихрем и сползает. К подножию. Взметнувшись тут же вновь.
Он приближается волной прилива, с собой неся улов. Всё ближе топот ног. Подошвы на лице. И запах пыли вместе с ароматом крови.
Я просыпаюсь.
Как странно вспомнить сон сейчас. А в общем, просто вспомнить.
Ведь сложно заглянуть за дверь в том доме, что еще в проекте.
Теперь уж в нем живут. Вчера.
Сегодня— свет, рисунок на столе и всё спокойно.
* * *
Линялой чешуей сползает время, и, дней прошедших шелуха влачится, пыль подняв до неба. И этот прожит…
Бреду, свой след оставив в красной глине. Она плывет и, коркой покрываясь, обрастая кожей, множит паутину трещин, как поры.
Стебли трав сухих колышет ветер, и пылью оседают мысли. Свои, чужие— вперемешку. Они уже не различимы.
Глина ждет прикосновенья, но нет руки— лишь стоны.
Чье-нибудь колено, поскользнувшись, нарушит монотонный. Узор.
Удар в живот. Водою, вкуса терракота, навряд ли можно жажду утолить. Сбегает мягким ручейком, оставив след на теле.
Всё до дождя, который смоет и огня.
Я жду.
Стеною пыль. Кругом сплошная глина. Толкаясь, топчем, чтобы устоять и кожу рвем, цепляясь, чтобы удержаться. И мечемся в пыли, измолотой под нашими ногами. Песок скрипит меж век., сквозь них краснеет Солнце. Или Луна.
И бесконечна карусель, но нет прикосновенья, быть может втоптанного в глину.
* * *
Всё сон. Я чувствую себя в нем клеткой.
Пустой— забрали сердце. А было ли оно? Не помню.
А может быть душа сама, мечась в оковах
и разбиваясь о прутки, с холодною глядящие усмешкой,
покинула ее, найдя лазейку?
Мне давит плечи груз воспоминаний, чужих обид и слез. Бьет камнем по спине и шею жжет веревкой.
Чтоб не упасть!
Он рвет меня назад, пытаясь опрокинуть, растоптать.
Смешать в пыли дорожной с прахом,
Обрывками несбывшихся надежд, стремлений и желаний.
Но что-то не дает упасть. Сомненье? Вера?
Стальным кольцом сжимает мне висок сомненье, все туже заставляя биться кровь. Когда-нибудь она не в силах будет прорываться. Когда-нибудь.
Я чувствую, я знаю— надо мной проклятье. Один неверный шаг…
Какой по счету?
Я опускаю руки, не умыв.
Как тяжело дышать, и продираешься в пути, цепляясь за коряги и, разгребая застоявшуюся жижу, чтоб судорожным ртом среди зловонья
поймать глоток прозрачного дыханья. Хоть напоследок.
Ноги вязнут.
* * *
За шагом шаг мы движемся по кругу.
Иль отраженью круга, что не родившийся младенец нам очертил, создав пространство, кишащее материей различных величин.
Идущий выбрал путь от Камня, посеяв жемчуг в пыль,
и роется во тьме, рукою левою упершись в Землю,
а правою пытается поймать за хвост проскальзывающих мимо.
Не разобрать во мраке что в руке.
То тут, то там в дрожащем свете стрекочут и зовут: иди, иди. Я освещу твою находку.
Трость золотая— посох.
Зловонный смех. Гнилая меркнет деревяшка, руку жжет, скользит хвостом крысиным через пальцы.
Кто слышал крик в ночи? То птица? Царь зверей? Или царей?!
Скорее вверх со дна проклятья! Но тянет ноша.
Опять по кругу.
В какие не стучи врата— выходишь в тот же круг с булыжником
у основанья.
Смеется лик Луны и тянет паутину теней. Глубока колея.
Апокрифом Священного Писанья ложится Путь.
Кто отличит среди обломков глины сверкнувший яспис или аметист? Несите Камень— будем строить лестницу на небо всё в том же здании.
Лукою отражаясь, Слово в окнах играет с тенью в перекрытьях
и тонет в точке— прахе тех времен, что помнят Вечность.
Спиралью вяжет вереницу комнат время. И бросает
в середину круга.
И запечатан выход.
* * *
Скелет листа просвечивает солнце. Узор его ложиться тенью,
и в ней мы ищем смысл, чтобы постигнуть суть деревьев.
И удаляемся в пустыню. Или пустыню создаем среди толпы,
когда внутри пустыня.
Лист сухой травы находит смысл среди таких же листьев. Спиралью скрученный хребет его толкает ветер, чтобы разбить о камни
или запутать в чьих-то волосах. Подобных листьев.
Сухой травы…
Ложатся дни твои на Землю тенью. Водою снежною с вершин
стекает время, и в ней ты омываешь руки, чтоб погрузиться в грязь
в глазах Того, кто держит небо, и след стопы Его на теле освещают Плеяды с Орионом— Кесиль и Хима.
Всему есть мера.
Песчинкою среди песков морей ты тонешь, и вопль твой
меркнет в глубине, вплетаясь в хор прибоя. Ложиться грузом.
Кто чашу перевесит?
И ты проходишь дуновеньем,
лишь мелкой рябью по воде, как облако редея.
Ложишься, говоря: когда-то встану!
Страдание плодит виденья, пугает сон.
Плетется сеть и путает сознанье, и в кучу брошенных камней вплетает корни.
Закрывшись рукавом от сна, не пропусти Зарю. Роса лицо омоет, стихнут страсти ночи, и свежий ветер унесет печаль, порывом вырвав корни, сбросив камень.
И только эхо, шепотом сухой травы коснувшись губ, оставит;
Я не видело тебя!
* * *
Луна открыла полный лик в созвездьи Скорпиона.
Арахна нить прядет, устало голову склонив к плечу Морфея.
Личинкой в коконе свернулось время, спит сознанье, и пальцы длинные теней перебирают нити, пробуждая звуки.
Дыханье ночи. Случайный стон ее, как песнь, которую поют истерзанные души, блуждая в поисках огня, что приведет к Рассвету. Но долог путь. И тень ложится рясой
на старый дуб, убитый громом,
и дыбится горой, как крыша дома,
в котором только тень… И даже тень от тени.
Они протягивают руки, сплетая в узел скрюченные пальцы, и, путаясь в ветвях деревьев, стекают по стволам густым потоком крови. Стоглавою змеей, разлившись по округе, шипя, и с губ бросая пену, воронками кружа, где член оставил Атис.
Свет от Луны в глазах скрывает бездну— в ней тонет Слово.
Поток не смоет скверну, и дым костров лишь застилает небо,
на головы ложится прахом.
Настанет День, как тень от Ночи. Кольцом свернувшись, спит змея. Несет обрывок паутины ветер и тянет возом за собой весь день, что был как ночь, в глаза бросая пылью. Он горечью ложится на губах, как лист полыни.
Черной.
